Тем не менее этот парадокс - это правда, и это то, что будет легко доказать, даже не прибегая к другим произведениям Аристотеля, кроме тех, которые образуют Окупулы. Но, в глазах философии, недостаточно заметить: нужно знать, что, например, кто-то замечает, нужно понимать способ, которым следует следовать, и конца, к которому он стремится сделать, следуя ему: Аристотель больше не потерпел неудачу в этом втором условии, чем в первом.

Давайте сначала заимствуем из «Трактата об общем принципе движения животных», который, как полагают, был написан вчера, поскольку он точно и точно излагает сам принцип метода наблюдения. В настоящее время нет ученого, который мог бы говорить более четко, и никогда Бэкон никогда не высказывался в таких позитивных терминах.

Поэтому мы должны начать подниматься до теорий, а затем, чтобы проверить истинность принципа, как только это допущено, мы должны увидеть, относится ли оно к конкретным фактам. Этот метод полностью в Аристотеле, более ясный, чем в Платоне, и столь же полный, как это может быть в девятнадцатом веке.

Но Аристотель не умел провозглашать этот превосходный принцип: он применяет его, и он сначала использует его, чтобы критиковать доктрины своих предшественников, прежде чем использовать их, чтобы найти свою собственную, наблюдалась функция дыхания в органах, которые ее совершили, таких как жабры и легкие, причина вскоре была признана. Демокрит, объяснив феномен смерти, привязал его к таковому но его теория противоречит некоторым фактам, и, следовательно, это неприемлемо. Это факты, которые все мы способны испытать, и объяснение Демокрита должно быть отвергнуто во имя наблюдения.

Также необходимо отказаться от объяснения Тимея Платона, который предполагает, что дыхание - это вход тепла в нас. Наблюдение показывает совсем наоборот: воздух, которым мы дышим, горячий, тот, который мы вдыхаем, холоден; когда этот последний воздух горячий, он дышит только с трудом и, по сути, из-за того, что входящий в него воздух недостаточно охлаждает тело, необходимо несколько раз вдохнуть дыхание. Эмпедокл не был более верен наблюдению за явлениями, когда он считал, что основное дыхание происходит через ноздри.

Вдали от него ноздри являются лишь второстепенной частью всего аппарата. Объяснение, которое он дал двум движениям вдохновения и истечения, не более точно, и он бы не рискнул, все поэтично, что он знал, как это сделать, если бы он заметил, что во вдохновении тело поднимается, и, напротив, оно сжимается и сжимается в конце.

В этом небольшом «Трактате о дыхании», в частности, он настоятельно рекомендует практику анатомии, единственный способ хорошо знать процессы природы и организации существ. Со своей стороны, он много расчленял, и должно быть поражено, что в таких трудных и деликатных исследованиях он так редко презирал. Аристотель, используя этот замечательный инструмент, не знал, что все столетия работы и применения дали нам, но путь, за которым он следует, уже является истинным. Поэтому метод наблюдения относится не к семнадцатому столетию: это не завоевание современного духа, о чем слишком часто полагали наши гордости.

Но к этому первому утверждению, которое может нас удивить, правда состоит в том, что мы должны добавить еще одно, что еще больше удивит нас: до определенного момента можно было бы хорошо провести в присутствии работ Гиппократа и Аристотеля, и даже в другом порядке фактов Платона, что древность знала и практиковала наблюдение, но она полностью отвергается и, с большим основанием, кажется, поняла искусство экспериментов. Экспериментация создает, согласно воле человека, и, по мнению его интеллекта, новые факты: он допрашивает природу путем умножения явлений, выясняет сомнительные вопросы, задавая похожие вопросы, для которых он уверен в иметь ответы, где естественные факты остаются немыми и непроницаемыми.

Эксперименты - неисчерпаемая помощь, которую дала человеческая наука. Верно ли, что древность не испытывала экспериментов, правда ли, что она не знала, как ее использовать? Здесь брошюры могут отвечать так же четко, как они только что сделали метод наблюдения.

В «Трактате о молодежи и старости» Аристотель хочет доказать, что из всех частей, из которых состоит животное, то, что содержит питательный принцип, и со всем необходимым для него аппаратом, является самым важным. это сделать следующий эксперимент над некоторыми животными, которые могут его поддержать: вычесть верхнюю часть тела и нижнюю часть, эти животные все равно будут жить, потому что они сохранят питательная часть, единственная, что действительно важно для жизни. Другой опыт в Дыхании. И Анаксагор, и Диоген Аполлония считали, что обе рыбы дышат атмосферным воздухом, хотя с разных точек зрения Аристотель считает это ошибочным взглядом, и он опровергает его, сначала противопоставляя его наблюдениям факты, которые противоречат ему, а затем эксперимент, который является решающим по его словам.

Мы можем держать рыбу под водой до тех пор, пока мы хотим, они никогда не позволят пузырькам воздуха сбежать, что является убедительным доказательством того, что у них нет воздушной посылки снаружи. Наоборот, дыхательные животные выходят из воздуха, когда они удерживаются под водой в течение некоторого времени, и пузырьки, которые затем образуются на поверхности жидкости, поступают из окружающего их легкого. которые водные животные никогда не проявят, что бы в них не было учтено. Необходимо ли быть убежденным в том, что в некоторых существах принцип движения в некотором роде кратен, а не уникален, как мы видим его во всех остальных, мы должны разделить эти существа на одну или несколько частей и различные секции все равно будут перемещены и сохранят даже чувствительность, почти равную чувствительности всего животного.

Сердце, согласно Аристотелю, является принципом жизни, чувствительности, движения. Это основная часть животного; по крайней мере, это роль, которую она играет в высших животных. Но на более низких ступенях животное может обойтись без нескольких мгновений; и этот существенный импульс, который, казалось, мог прийти только из сердца, продолжается без него, чтобы скоро прекратиться, это правда, но оно длится без него еще достаточно долгое время.

Когда человек знает огромное место, которое проводит эксперименты в естественных науках, нужно найти, что эти первые эссе очень скромные и очень узкие. Начало во всех вещах чаще всего очень слабы: микробы вообще незаметны, и некоторые события, которые они берут позже. Экспериментация находится в зародышевом состоянии у Аристотеля и у древних натуралистов; но он уже существует для них: они редко используют его, если хотите, и с небольшим навыком, но они его используют, а другие, которые приходят после них, будут знать, как использовать его лучше всего, были проинструктированы по их примеру.

Поэтому эксперименты и наблюдения не были более желательными для древних, чем для современного; и когда желательно понять способности нашего интеллекта и необходимые процессы, навязанные ему сущностью вещей, легко видеть, что человеческий разум, вынужденный наблюдать факты по самому закону его конституции, быстро приводит к поиску новых способов, которые ему дают эксперименты. Первые наблюдения, накапливающиеся, вскоре составили сокровище науки, сначала сокровище, очень бедное, из которого впоследствии могут улыбаться более богатые наследники, но которые, тем не менее, являются истинным источником их состояния, и забытое происхождение их богатства.

Экспериментация приходит только позже: наука должна быть уже достаточно продвинута, чтобы думать о создании фактов, а не принимать их по мере того, как природа дает им их. Но этот трудный шаг для человеческого интеллекта уже был сделан во времена Аристотеля: факты, которые только что были процитированы, очевидно, доказывают это. Эти незавершенные эксперименты, сколь бы простыми они ни находились, неопровержимы; мы можем их критиковать, но мы их не уничтожим.

Если есть необходимость в дополнительных доказательствах, чтобы поставить это под сомнение, достаточно было бы вспомнить прогресс, достигнутый медициной до эпохи Аристотеля. Работы Гиппократа дошли до нас, и мы можем судить с полным пониманием того, что было замечательными завоеваниями науки. Медицина вынуждена, можно сказать, наблюдать факты. Это самая жизнь человека, которую она должна защищать. Он не наблюдает, чтобы удовлетворить любопытство, законное, без сомнения, но иногда довольно бесплодное; она наблюдает за тем, чтобы сражаться и преодолевать болезнь, которая убивает; и лечение зависит от цен наблюдений, которые часто должны быть такими быстрыми, насколько они невозможны.

Поскольку у человека нет интереса, более дорогого, чем его собственное существование, нет науки, которая должна была быть создана быстрее, чем медицина на истинных судах всей науки, то есть о точном наблюдении явлений. Следует добавить, что все средства, используемые этой наукой, и все средства, которые он предписывает тем, которые он снимает, - это почти столько же экспериментов. Бесчисленные влияния времени, мест, климатов, особенностей и т.д. умножают факты для пациента и проницательный анализ, который их допрашивает; и только в ходе повторных экспериментов наука приобретает ту уверенность, которая делает ее такой полезной, но которая так дорого обошлась ей. Жизнь коротка; искусство долгое; случай близок; опыт, вводящий в заблуждение; суждение, трудно, - говорит Гиппократ, открывая свои афоризмы; и эта глубокая аксиома; которая так хорошо подходит ко всем наукам о человеке, это была первая медицина, которая обнародовала ее; потому что именно она первой должна была увидеть всю правду.

Таким образом, давайте не будем удивляться тому, чтобы найти в Аристотеле метод наблюдения и даже экспериментальный метод; это было много веков с тех пор, как медицина практиковала их обоих; и за сто лет до Аристотеля Гиппократ сформулировал законы. Это было для специальной науки, это правда; но было легко обобщить эти формулы; и гений Аристотеля, если он расширил поле, не имел славы его открытия; необходимость открыла дорогу задолго до него. Он смог дать иллюстративные примеры; но он сам мог имитировать.

В психологии и в Трактате о памяти и воспоминаниях Аристотель явился нам прежде всего его преемниками; в физиологии и в «Трактате о дыхании» мы обнаружили, что он уступает в определенных отношениях, несмотря на огромные заслуги. Однако в этих двух работах его метод один и тот же, и кажется, что результаты, которые он дает ему, должны быть одинаково счастливы с обеих сторон. Откуда это происходит, они настолько непохожи? Здесь вопрос почти исчерпан; существует система, которая должна быть завершена, несмотря на все содержащиеся в ней истины; здесь готовое здание, которое не оставляет ничего, что можно сделать, даже в самых умелых и деликатных руках; напротив, здание, которое, несмотря на то, что оно твердое в его основе, значительно увеличилось и продолжает расти с каждым днем.